[AVA]http://savepic.su/5122391.png[/AVA]

Влажно блестели глаза старухи, сидевшей напротив зеркала, заключенного в массивную раму искусно отделанную мастерами прошлого, давно уже вымершего, времени. Уже четверть часа она вглядывалась в своё отражение, пытаясь отыскать что-то, что намекнуло бы на прежнюю её красоту. Время взяло своё, взамен ничего не оставив. Эванджелин Блэк горько вздохнула и невольно провела дрожащими, узловатыми, покореженными артритом, пальцами, сверху вниз по лицу, не желая верить в испещренную морщинами кожу лица.

Первый этаж утопал в стонущих звуках Альфреда Шнитке, столь ненавистного ей композитора. Женщина готова была продать душу самому Дьяволу, лишь бы отзвуки его произведений перестали бередить её черную, как смоль, душу. Ей семьдесят пять лет и пятьдесят из них она, сжимая губы в тонкую узкую полоску, слушала фортепианную игру кончерто гроссо под номером шесть. Надменный взгляд скользил по собственному отражению. Миссис Блэк сдержанно промокнула уголки глаз белым платком, тяжело вздохнула и накрасила губы бледно-розовой помадой.

Черный кот с густой и взбитой шерстью яростно зашипел позади, отчего женщина испуганно дернулась. Его дьявольские глаза опасно сверкнули в ровной зеркальной глади – она судорожно сжала в пальцах платок, готовая поклясться, что сам черт был в том животном.

Было же в его шипении и что-то ядовитое от проклятого Аспида. Словно повинуясь ему, старуха отодвинула ящичек и достала оттуда коробку; обитая бардовым дерматином крышка скрывала под собой с десяток хирургических ножей. Эванджелин аккуратно достала резекционный нож, деликатный скальпель и бистури, чтобы минутой позже спрятать их в нелепый потрепанный ридикюль, с которым она не расставалась никогда. Тем более сегодня.

Разливающийся плач граммофона оборвался на скрипичной игре. Без четверти восемь. С тяжелым вздохом, явно преодолевая боль в ногах и спине, старуха поднялась. Одернула платье цвета вечнозеленого мирта и оправила сбившийся воротник. Напоследок она скользнула дрожащей рукой по смоляной шерсти животного и покинула стены своей тошнотворно любимой комнаты.

— Спускаюсь, дорогой, — голос треснул и растворился во мраке лестничной клетки.

Супруг уже сидел на своем месте, когда она вошла, тихонько скрипнув дверью. Старые полы натужным треском сопровождали каждый её шаг. Она продвинулась ближе к столу и первым делом оставила ридикюль на краю дубовой столешницы.

— Память уже совсем ни к черту, Кристиан, — её медный голос звучал ничуть не хуже скрипичной трели, — представляешь, засиделась за чтением и совсем потеряла счет часам. Ты отпустил Лайлу?

Конечно, отпустил. Судную ночь – единственную в году – каждый волен провести как угодно, и воля их служанки не стала исключением. Эва неосторожно кашлянула, вместе с тем замечая, что в комнате теплее обычного. 

— Ты разве не должен был проветрить? Обычно ты о таких вещах помнишь.

И это действительно так. Последние десять лет, каждый божий день, Кристиан Блэк за пятнадцать минут до ужина, проветривал обеденное помещение – до сегодняшнего вечера. Черные, точно ночь, глаза сузились до булавочных головок. Неужели он что-то заподозрил? Женщина судорожно сглотнула. 

— Не нужно, — торопливо оборвала она его, впрочем, как обычно, — я сама. Лучше расскажи, о чём прочел сегодня.

Миссис Блэк, с безукоризненно прямой спиной, прошла к окну подле мужа и, точеным рывком отодвинув шторы, приоткрыла его всего лишь на пару сантиметров. Подперла статуэткой, чтобы окно вдруг не распахнулось в полную силу.

Она заботливо накинула ему на плечи шаль. При всей черноте свои мыслей, она оставалась ему женой и меньше всего хотела, чтобы беспокойство супругу принес шальной майский сквозняк. Вернувшись на свое место, Эванджелин первым делом, нервничая, поправила свои седые тонкие волосы.