И когда все творение уничтожится, побегут люди, что на востоке, на запад, а те, что на западе, - на восток; а те, кто на юге, побегут на север, те же, кто на севере, - на юг, и повсюду встретит их гнев ужасного огня.
(«Апокалипсис Петра», гл. 5. п 4.)

Треск горящих сооружений смешивался с хрустом костей, сладкая песнь лилась внутрь, неся вместе с собой легкое чувство удовлетворения: белоснежная фигура херувима ступала по обугленным и покрытым пеплом улицам Рима, с наслаждением взирая на плоды трудов своих. И несмотря на то, что сильным мира сего, заветом предписано было хранить белизну чести своей и помыслов, одежды и обуви, босые ступни Уриэль неизбежно окрасились в чернь.

Она вспоминала,
… как смута овладела Царствием Божием после свержения Люцифера и его последователей. Помнила боль и растерянность, несправедливость Творца. Помнила Михаэля, от которого ждала всего, что угодно, но который, однако, был спокоен и молчалив более обычного. Дрожь от цены, уплаченной за грехи братьев и сестер, коснулась каждого; нити сомнения в Слове Его отравили души и единство, царившее на небесах, себя исчерпало.

С тех пор в душе Уриэль поселился гнев. Праведный, как ей казалось. И только верность, слово, данное братьям и сестрам, Михаэлю, самому Творцу, сдерживало этот гнев за десятью ледяными оковами – херувим была верна чистому, безупречному Слову Божьему. Как ангел Огня Божественного она силилась освещать путь невеждам, продолжала воспламенять сердца их любовью к Богу, да только земные привязанности их, алчность и зависть, презрение и лицемерие, которыми были пропитаны их сосуды, становились всё сильнее. Гнев и ярость отравляли разум, разрастались внутри, подобно сорняку, желая суда над всем, что являлось злом.

Она помнила,
… как любимые им создания отвернулись от Него, а Он, в свою очередь, отвернулся от любящих Его. Отец покинул их, по-английски, не прощаясь: был, да сгинул.

Ветер ворошил грязное покрывало пепла, обнажая погребенные под ним кости, свистел в обожжённых скелетах немногих уцелевших римских зданий, разносил материнское скорбное пение о сыновьях, почивших в огне. Суд свершился. Попирая кости черными ступнями, равнодушно разглядывая останки, Уриэль пребывала в восторженных раздумьях. Земля подвигов и легенд расстилалась перед ней шахматной доской; каждому уцелевшему, каждому выжившему и оставшемуся на этой земле ей хотелось учинить вред. Пожаром в груди вспыхнула жадность нетерпения: не убить, но издеваться, не пощадить, но ложью подарить надежду.
Расстроить, разорить, рассорить.
События трех последних часов искрой мелькнули перед глазами архангела, вызвав на лице улыбку, и стремительно вернув в настоящее, в тот момент, когда она перешагнула порог дома. Материнский плач не смолкал, напротив, становился все громче и настойчивее. Сквозь всхлипы и стенания, женщина заклинала бога помочь им, даровать силы убитой горем плоти. Её, постаревшую за три каких-то дня, Уриэль нашла в одной из комнат, у стены, в полосе жалкого света, падавшего из пародии на окошко. Плач скатился до бормотания; женщина уставилась на херувима неподвижным взглядом, наполненным безмолвными слезами.

«Все позади», - Почти беззвучно произнесла ангел, опустившись перед несчастной на колени. «Люди себя погубили. Сожгли в безумном пламени войны, сгинули в своих пороках. Вы забыли про нас, ангелов, и потому вы лишись своих главных заступников.» Старуха сжалась, глядя с суеверным ужасом. «Мы ваши спутники, ваши братья, ваши сестра и в том наша миссия. Мы отстроим новый мир, ибо мы пришли с архангелом Михаэлем, чтобы дать вам спасение. Стойте смиренно и придите к исцелению через труд во благо.» Уриэль провела ладонью по щеке убитой горем женщины и потянула её за собой, подняла с колен, обняла за плечи: «Идем. Миру стоит рассказать о Пришествии Спасителей.»

Трехдневной войне пришел конец.
Над пепелищем старого мира родился призрак мира нового – Царствия Михаэля. И за спиной Создателя смиренно шефствовала она – Уриэль – архангел, с богом в душе, с царем в голове и с камнем за пазухой.